Мы там, в Афгане, доктор, Родину от наркоты защищали

В середине восьмидесятых годов автору этих строк в течение полутора лет, выполняя свой долг, пришлось жить и работать в самой южной афганской провинции – Нимруз. Вокруг ее административного центра, городка Заранж, небольшого и пыльного, с редкими, чахлыми деревьями, на многие сотни километров простирается грозная Дашти Марго – в переводе с персидского “пустыня смерти”. А название провинции означает “Половина дня”. Как говорили местные жители, оно отражает особенности местного климата. Зимой, когда температура воздуха опускается ночью до отметки – 13°C, в домах, где нет печей, люди с нетерпением ждут наступления дня, когда солнце согреет землю вплоть до +26°С.
Летом, начиная с апреля по ноябрь, когда термометр в тени устойчиво держится на отметке +52°С – 54°С, а на поверхности земли – до +80°С, жить, наоборот, можно только ночью и рано утром. Полуденный зной, когда солнце стоит почти вертикально над головой, загоняет все живое в землю. Животные до вечера прячутся в норах, а люди – в глинобитных домах с толстенными стенами и маленькими окнами.
В 4 км к западу от центра провинции по реке Гильменд проходит граница Афганистана с Ираном. В 120 км к югу через пустыню Афганистан граничит с Пакистаном. Охрана – только в нескольких местах. Вся остальная часть границы свободна для пересечения в любую сторону. Правда, путешествовать по пустыне из страны в страну можно только караванами: или на верблюдах с обязательным запасом воды не менее чем на трое суток пути, или же на мощных полноприводных пикапах с обязательной цистерной для питьевой воды и запасом бензина также на трое суток. При любом другом варианте через пустыню не пройти.
– Доктор, вы хоть представляете, что мы здесь делаем? – спрашивает меня провяленный до бронзовости здешним солнцем майор Худаков. – Толком в этих местах не смогут воевать ни правительственные войска, ни духи, да и не будут. Через нашу пустыню действует финансовый насос всей Афганской войны. В 20 км от уездного центра Чахарбурджак, на самой линии границы с Пакистаном, духи построили фабрику по переработке в героин высушенного сока опиумного мака – терьяка. Она оснащена самым современным оборудованием, там достаточно электроэнергии, хорошая вода, кондиционеры. Работников немного, местных нет. Говорят, что работают люди из Пакистана, а все “специалисты” имеют вполне европейский облик, хотя одеваются, как афганцы. Вокруг фабрики столько средств ПВО, что не сунешься. Наши командиры планировали было нанести по фабрике удары авиацией, так ведь тут же Пакистан направит ноту протеста. Ведь четкой демаркации границы нет, в пустыне это сделать невозможно, поэтому удары могут быть действительно нанесены по пакистанской территории. Практически каждые 2–3 дня через пустыню идут караваны: туда с терьяком, назад – с героином, а дальше в Союз и в Европу. На вырученные от продажи наркоты деньги покупают оружие и боеприпасы и уже по другим маршрутам везут в Афганистан. Так что здесь мы защищаем нашу страну, а потом и Европу, от всей этой наркоты. Героин везут очень хороший, степень чистоты – три девятки. Выше не бывает.
– Александр Николаевич, – задаю я вопрос своему собеседнику, – а как вы им противодействуете?
– Перехватываем их караваны из засад. Иной раз на машине по 300–400 кг терьяка бывает.
– Да как же вы в пустыне засады устраиваете?
– Так и устраиваем, в песок на сутки закапываемся, как Саида закопали. Вы фильм “Белое солнце пустыни” видели?
На этом тогда наша беседа оборвалась. За мной прибежал переводчик: на противотанковой мине подорвалась машина с местными афганцами-землеустроителями. Трое погибли на месте, еще троих с тяжелыми травмами привезли в нашу маленькую больничку, где меня уже ждал фельдшер Азиз.
– Саша, – собираясь на бегу, сказал я майору, – вы ложитесь на мою койку, а я, скорее всего, вернусь только к утру.
“Сколько же из всего этого добра можно было аналгетиков наделать! Хорошо, что у меня еще пока новокаин есть”, – размышлял я по дороге к больнице.
Ночь была тяжелой. У всех раненых тяжело пострадали ноги. Одному пришлось ампутировать стопу. Самое сложное было в том, что кроме новокаина и прихваченной из дома водки обезболивать действительно было нечем. Утром прилетел АН-26, и мы отправили наших раненых вместе с Азизом. А мой вечерний собеседник вместе со своими людьми растворился в пустыне…
…Снова мы встретились почти десять лет спустя на ежегодной встрече ветеранов Афганской войны в Колонном зале Дома союзов. (Участники движения “Боевое братство” в день вывода советских войск из Афганистана регулярно собираются вспомнить товарищей, погибших в той войне и умерших позже от последствий ранений и полученных болезней).
– Доктор, я очень рад видеть вас!
Знакомый голос за спиной заставил резко повернуться. Я сразу узнал Александра Николаевича, хотя тот изменился. Голова изрядно поседела, он заметно хромал.
– Знаете, доктор, я довольно долго лечился после ранения и контузии. Сейчас вот с ногой получше, но что-то со зрением не особенно, да и боли беспокоят. Я теперь в отставке, подполковник.
На груди у Худакова я заметил орден Красной Звезды.
– Это за Афган, на Чечню моего организма уже не хватило. Хотя там было похуже. И проблемы боли у раненых тоже осталась. Два шприц-тюбика с промедолом из аптечки солдат уходят уже на второй день после получения. Я, доктор, все вспоминаю вашу коробку с новокаином там, в Нимрузе. Говорят, сейчас придумали какой-то просидол, но это те же штаны, только чем-то наружу… Мне рассказывали, что наши военные медики заказывали химикам сделать какой-то новый препарат, чтобы как в армиях НАТО: и обезболивал хорошо, и желания “ширнуться для удовольствия” не было. Но сказали, что работы пришлось остановить. Денег нет. Мы там, в Афгане, доктор, защищали Родину от наркоты. Теперь она здесь, у нас на Кавказе, денежки отмывает.
Вот такая история предшествовала принятию Правлением Российской медицинской ассоциации решения о поддержке разработки отечественного аналгетика нового поколения.
Действительно, в армиях НАТО с 1985 года перешли на аналгетики на основе бупренорфина, который в 30 раз сильнее морфина, но не вызывает такого привыкания и пристрастия, как другие опиоидные аналгетики. У них судьба человека ценится дороже танка. В истории человечества боль, обезболивание и наркомания всегда шли рядом. И долг российского медицинского сообщества – по примеру своих коллег из других стран эту связку разорвать.
Рассказав эту историю после статьи Эдвина Эдуардовича Звартау, Валерия Николаевича Калинина и Сергея Константиновича Моисеева, считаю нужным отметить, что они вместе со специалистами ГУП ГосНИИОХТ под руководством В. С. Полякова так же, как и Александр Николаевич Худаков, хорошо сделали свою мужскую работу во имя жизни и здоровья тех, кто придет защищать рубежи Родины.

Просто есть такая работа – Родину защищать.
Г. Кривошеев, вице-президент РМА.