Не по-христиански живем. Рассказ

Доктор Матвеев решил в отпуск никуда не уезжать и провести его на даче. У жены отпуска летом не предполагалось, да и дел там было много – поправить покосившийся местами забор, сад тля совсем заела, и деревья рекомендовали опрыскать средством от этой напасти. Да и статью в научный журнал пора было заканчивать.
Запасшись провиантом на неделю, достаточным количеством писчей бумаги, прихватив на всякий случай сотовый телефон, Матвеев попросил сына отвезти себя на дачу.
Совершив традиционный обход сада и проводив сына в обратный путь, доктор присел на скамеечку у колодца и стал размышлять, в какой последовательности будет выполнять намеченное. Подумал, что начинать следует со статьи. Она давно у него никак не получалась. Материала было достаточно, тема не нова, но для коллег результаты длительных наблюдений могли представлять большой интерес. А дело не шло, и все тут, сколько раз Матвеев за письменный стол ни садился. Может быть, от перемены обстановки, на чистом воздухе, без мешающих телефонных звонков что-то и получится…
Нет, подумалось Матвееву, надо начинать с работы по саду, раз стоит хорошая погода. Пока он размышлял, небо стало затягиваться тучами, поднялся ветер и вскоре стал накрапывать мелкий дождь.
– Вот и планируй, – ворчал про себя Матвеев, – какая уж тут работа. Придется садиться за статью.
Устроившись удобнее за письменным столом, аккуратно расположив на нем папки с протоколами наблюдений, листами чистой бумаги, карандаши, ручки, линейку и микрокалькулятор, под шум набиравшего силу дождя принялся Матвеев обдумывать свою статью. Работа и на этот раз не шла. А дождь все усиливался. Через оконное стекло и дождевую пелену с трудом просматривался лес с огромным раскидистым дубом на опушке. Владения Матвеева были крайним участком в пятнадцать соток в уютно спрятавшемся на большой лесной поляне дачном поселке. С двух сторон в полусотне метров сплошной стеной вставал густой лес. С третьей стороны, в тридцати метрах от ворот, вдоль участка протекал довольно широкий ручей, окаймленный узкой полосой леса и высоким кустарником, в редких просветах которых виднелась дорога, ведущая к раскинувшемуся по берегам Лопасни небольшому селу. И только одной стороной дача соседствовала с участком, на котором постоянно менялись владельцы, и каждый новый хозяин что-то перестраивал на свой лад, нанимая работников, которые весь летний сезон жили в мансардной постройке над большой баней, по вечерам отчаянно и громко ругались матом, пили водку и изредка постукивали топорами и молотком.
Усиливающийся дождь и на этот раз загнал работников под крышу, и, судя по доносившемуся гомону, Матвеев понял, что начавшаяся пьянка свидетельствует о том, что прогноз плохой, и следующий день тоже будет дождливым. Так ничего толком и не написав, под монотонный шум дождя доктор заснул раньше обычного. Проснувшись утром и взглянув в окно, он понял, что плотницкий прогноз был верным, и улучшения погоды ждать не следовало. Все небо было обложено низкими, плотными облаками, моросило. Так было и на следующий день, и все последующие дни недели. Статья немного продвинулась, но до завершения ее было далеко, когда в пятницу к вечеру немного просветлело и перестал идти дождь.
Сотовый телефон с дачи не имел уверенного приема, но стоило отойти от поселка метров на семьсот–восемьсот, подняться на небольшой пригорок, как устанавливалась хорошая связь. Прихватив на всякий случай зонтик, доктор Матвеев пошел по раскисшей от дождя дороге звонить домой, поскольку небо показывало, что возникший просвет ненадолго, и дальнейшее пребывание на даче уже не имело смысла. Смеркалось. Дорога была пустынной. В многочисленных лужах отражалось покрытое темно-серыми тучами небо.
Поговорив, Матвеев с пригорка осмотрел пустынную большую поляну, на которой днем всегда бродило стадо коров с ближайшей фермы, и потому она имела вид хорошо подстриженного английского газона, пустынную дорогу и медленно пошел назад. Не успел он сделать и двадцати шагов, как за спиной послышалось шлепанье чьих-то ног по лужам. По спине пробежал какой-то холодок – только что дорога была на сотни метров в оба конца без признаков приближения кого бы то ни было. Матвеев оглянулся. В нескольких шагах от него возникла женщина в резиновых сапогах и куртке. Когда она подошла ближе, стало ясно, что это почти ребенок. В руках у нее были сложенная пополам школьная тетрадь и карандаш. Девушка произнесла что-то невнятное и принялась писать в тетрадке.
“Немая”, – подумал про себя Матвеев и стал ждать, пока та напишет свой вопрос, рассматривая ее убогое одеяние и бледное лицо с черными бровями и нависавшими на лоб мокрыми от дождя прядями столь же темных волос.
“Хочу пить и спать у тебя в гостях”, – прочел Матвеев в тетрадке.
Понимая, что столь неожиданная гостья к тому же и глухая, он взял у нее из рук тетрадку с карандашом и написал: “Кто ты, откуда и почему так поздно ходишь одна?”.
“Потеряла ключ от дома и хочу спать. Из Винюково я”, – было написано неровным школьным почерком.
“Ничего себе, – подумал Матвеев, – это она как минимум два часа топала по дороге под дождем и прошла мимо нашей деревни, не остановившись в ней. Тут что-то не так…”. Он оглянулся вокруг. Ни на дороге, ни вблизи ее никого не было видно.
“Все равно, что-то здесь нечисто, – продолжал думать Матвеев, взяв в руки протянутую девушкой тетрадь, – пущу ее, а следом через полчаса–час нагрянут крепкие ребята и скажут, что заманил к себе их несчастную родственницу, надругался над ней и за это потребуют такую сумму, что мало не покажется. Нет, надо что-то придумать. Надо же, откуда она взялась на мою голову? Смотри, какую жалостливую мордочку состроила…”.
“Нельзя ко мне, у меня строгая жена, иди и просись к кому-нибудь в деревне”, – написал он в тетрадке, а у самого внутри стало нехорошо.”Вот ведь какие времена наступили, боюсь пустить переночевать эту несчастную девушку. Соврал про жену. Может быть, и впрямь она потеряла ключ, просилась к соседям, никто не пустил из тех же соображений, что и я. Бедняжка прошла под дождем целых десять километров”. Размышляя так, он представил, как она шла по пустынной дороге в наступающих сумерках, озираясь от страха по сторонам, как стучалась к рано ложившимся спать сельским жителям, как ей было обидно слышать из-за заборов грубые отказы пустить на ночлег.
“Нет, нет, не надо тебе этих приключений. К тому же завтра утром приедет сын, а тут… немая, убогая ночлежница. Ничего себе картинка… Не станешь же ее чуть свет будить и выпроваживать. К тому же и соседи по даче могут утречком в окошко заметить, как будет уходить эта невесть откуда взявшаяся гостья. Нет, надо что-то придумать…”.
“Мне ничего не надо, а только попить и спать”, – прочел доктор Матвеев в тетрадке едва различимые в сгущавшихся сумерках карандашные строчки.
“Не могу я тебя пустить, просись к кому-нибудь другому”.
“Не пускают, говорят, иди домой, а у меня нет ключа. Пусти к себе. Мне ничего не надо. Только попить и спать”.
“Я тебе сказал, что не могу. Иди в деревню и просись. Кто-нибудь пустит”, – написал Матвеев в тетрадке, досадуя на себя за то, что вынужден отказать в просьбе этой несчастной девушке, за свои подозрения, за возникший страх, за свое нечеловеческое отношение к ее вполне естественной просьбе. И все больше раздражаясь, вернул ей тетрадку, повернулся и пошел к дачному поселку. Пройдя решительным шагом пару десятков шагов, он обернулся. На дороге никого не было…
“Может быть, это все мне примерещилось? – подумал Матвеев, еще более ускоряя шаг. – Может быть, это была галлюцинация. Отчего бы? Я позвонил и, прежде чем идти назад, осмотрелся. Вокруг все было пусто, а через минуту за спиной услышал ее шаги. Не могла же она прятаться где-то на обочине в мокрой траве. Кустов больших вдоль дороги тоже нет, чтобы за ними я мог ее не заметить. К тому же какая-то она странная была. И сильно бледная. В нечистую силу, всяких ведьм, слава Богу, не верю. Но все же мистика какая-то!”.
Матвеев подошел к своей даче уже в полной темноте, отворил калитку, быстро прошел по дорожке, напряженно оглядывая кусты, одним прыжком через ступеньки вскочил на крыльцо и стал судорожно вставлять ключ в замочную скважину. Ключ не подходил. В ушах были слышны пульсирующие удары сердца. По спине поползли мурашки. Пытаясь втолкнуть ключ в замочную скважину, он услышал, как зашелестели кусты. Внутри все похолодело. Оглядываясь вокруг, доктор Матвеев вытащил ключ и при свете гаснущей на ветру зажигалки обнаружил, что пытался открыть дверь не тем ключом. Связка ключей, как назло, выпала из рук. Пришлось снова с упорно не загоравшейся зажигалкой искать их наощупь. Наконец дверь была отперта. Матвеев рванул ее на себя, вскочил на веранду и тут же включил свет. Все внутри дрожало…
Немного успокоившись, ощущая себя за запертой дверью уже в некоторой безопасности, доктор Матвеев сел в кресло и закурил сигарету. Через какое-то время дрожь совсем унялась и стали появляться связные мысли: “Странно как-то все это. Ну зачем надо было идти десять километров под дождем по направлению к стоящему в лесу дачному поселку? К тому же вряд ли эта девушка живет одна, без родителей. Винюково – большое село, и если она действительно живет там, то ее знают соседи и наверняка помогли бы открыть дверь или пустили бы переночевать. К тому же убогую…
Хотя как сказать. Сейчас люди стали совсем другими, ожесточились, очерствели. Взять хотя бы недавнюю прочитанную в вечерней газете хронику происшествий: сын убил мать за то, что не дала ему денег на бутылку водки, муж задушил свою жену и грудного младенца, мать утюгом убила свою дочь после ссоры… Это уже не черствость. Это нравственная деградация, зверство, потеря человеческого облика. Нет, что-то тут не склеивается”, – продолжал рассуждать доктор Матвеев про себя. Он встал из-за стола и принялся ходить по веранде, поглядывая на окна, за которыми в ночной темноте вновь стал набирать силу дождь. Поднявшийся ветер бросался дождевыми струями в оконное стекло. Спать совершенно не хотелось, несмотря на то, что время уже приближалось к полуночи.
“А может быть, это действительно был мираж? Может быть, я болен, переутомился, может быть, мой мозг уже не выдерживает напряжения этой сволочной жизни? Ну откуда было взяться этой странной девушке? Я же смотрел на дорогу, вокруг никого не было, а потом за спиной она возникла внезапно, как из-под земли. Да, это все же была галлюцинация. Значит, я болен. Во-о-о-т какая штука, брат. Доработался…
С другой стороны, все было таким материальным и осязаемым – тетрадка, карандаш, плохо различимые в потемках строчки. К тому же, если это был мираж, галлюцинация, то видение могло быть каким-то более экзотическим, что ли. Ну, положим, какая-то фея, вся в бело-розовом, в шелках, с распущенными золотистыми волосами, с какими-то необыкновенными глазами. Такая искусительница, перед которой трудно устоять. А тут убогая, глухонемая, плохо одетая, да к тому же подросток. Нет! Если бы это был плод воспаленного воображения, то у меня он был бы не таким. Все говорят, что у меня натура художественная. Значит, и галлюцинации должны быть более яркими. Пусть не фея, а какой-нибудь старец с клюкой, с котомкой за плечами. Или вообще более замысловатый сюжет какой-то, а не такой примитив.
Но сам-то ты, ничего не скажешь, хорош. Испугался, как суслик. Придут вслед за девчонкой бандиты, начнут шантажировать, угрожать, утюг на живот ставить, денег требовать… Чушь какая-то! И как такое могло в голову прийти. Нет, надо прекращать чтение газет, в которых только об убийствах, вымогательствах, преступлениях. Скоро от своей тени шарахаться станешь, а с приближением человека с дрожью в коленках и мычанием протягивать ему свой кошелек до того, как он рот откроет. Все это нервы, брат, нервы. Надо было не на дачу срываться, а поехать куда-нибудь в санаторий, попринимать хвойные ванны, попить на ночь валерьяночки с успокаивающими микстурами, общий массаж, диета. Уже лет пять не отдыхал, как положено. Вот тебе и результат – переутомление. Уже галлюцинации пошли. Плохи дела…
А что если это не мираж, не галлюцинации, а на самом деле бедная глухонемая девушка, с умственным дефектом? Вздумалось ей пойти, и пошла. Не стала к соседям проситься. И сейчас где-то в ночи по дороге мимо леса под дождем идет. От страха дрожит, от каждой тени, от шороха шарахается. Какой жестокий урок от тебя она получила! Какая боль тобою ей причинена! Ох, как же мы все в этой жизни очерствели. Панцирем души покрылись человеческие. И где же наше хваленое христианское милосердие и сострадание? Где наше исконно российское к путнику ночному отношение? Ты же только что отказал человеку в стакане воды и крове над головой в непогоду. Ты судишь о других, как они очерствели, как они ожесточились, а что произошло с самим-то? Может быть, это и мираж, галлюцинация, но все же было тебе ниспослано испытание. Чтобы проверить душу твою христианскую. Кто ты, каким сделала тебя жизнь, доктор Матвеев? Слаб…”.
Взглянув на окно, доктор Матвеев отметил, что дождь уже едва накрапывает и занимается рассвет. Он подошел к шкафчику, достал бутылку коньяка, налил рюмку и выпил, не закусывая. Постоял, покачивая пустой рюмкой, продолжая размышлять, потом налил еще одну и сел к столу. Мысли волнами одна за другой шли и шли. Приятное тепло от выпитого коньяка стало разливаться по телу. Затянувшись сигаретой, Матвеев погрузился в глубокие философские размышления о том, что нужно делать, чтобы окончательно не одичать в этой жизни.
Так и уснул под утро в кресле на веранде. Разбудил его звонок в дверь. Приехавший сын с удивлением смотрел на невыспавшегося Матвеева, на пепельницу с окурками, на недопитую рюмку.
– Послушай, садись, я расскажу тебе о случившемся со мной вчера вечером. Понимаешь, или я уже с ума схожу, или на самом деле…
Матвеев начал обстоятельно рассказывать сыну свое ночное происшествие, но вскоре был прерван веселым смехом сына.
– Ну ладно. Собирай свои бумаги, и поехали домой. У тебя отравление кислородом. Вредно тебе одному оставаться на даче. Это же была Нинка. Она немного не в себе, ко всем пристает со своей тетрадкой. Не из какого не из Винюково, а из нашей деревни она, в одном из крайних домов живет с родителями.
Доктор Матвеев покачал головой, постоял и пошел в комнату, где долго собирал разбросанные по столу листы с недописанной статьей для научного журнала. Всю дорогу он продолжал думать о чем-то своем, невпопад отвечая на редкие вопросы сына. Подъезжая к дому и как бы стряхивая с себя ночные размышления, он произнес глухо и раздраженно:
– Не по-христиански живем…

Алексей САРАТОВСКИЙ