Семья

В разного рода экстремальных ситуациях мне пришлось побывать много раз, но на новый год только однажды. Сбившую меня машину заметил очень поздно в боковом поле зрения и единственное, что успел инстинктивно сделать, немного уклониться от удара поворотом корпуса. Да еще, наверное, произошла мгновенная группировка мышц, как у всякого, кому не один раз приходилось срываться в горах.
Пролетев несколько десятков метров, кувыркаясь по покрытой ледяной коркой обочине, как это всегда бывает при дорожно-транспортных происшествиях, мгновенно оказался в кольце любознательных и участливых граждан. Пока я приходил в себя и оценивал лихорадочно свое состояние, со всех сторон сыпались разные предложения от “не трогать его” до “немедленно тащить в аптеку”, которая располагалась на первом этаже дома напротив и откуда уже вызывали “скорую”. Оценив ситуацию, я понял, что имеются переломы ребер и левой ключицы. Дубленка, перераспределив силу удара, не спасла, а вот валявшийся неподалеку расплющенный дипломат с бумагами спас от переломов костей таза и бедра. Я понял, что смогу встать. Дом, в котором, находясь в командировке, я жил у родственников был рядом.
Надо мной склонился какой-то мужчина, который спокойнее других реагировал на происходящее.
– Чем я вам могу помочь? – спросил он.
– Помогите подняться и дойти до дома. Это рядом. Я врач.
– Что вы делаете, не троньте его, – кричала какая-то женщина, но мы с моим добровольным помощником уже удалялись, не дожидаясь “скорой”, которая по такой дороге могла прибыть не ранее, чем через полчаса, а то и час.
Поддерживаемый сопровождавшим меня господином, я продолжал анализировать ситуацию и строить план действий. Первое – как можно быстрее обеспечить введение наркотиков, пока не наступит болевая фаза и не начнется развитие травматического шока. Второе – успеть раздеться, чтобы остановить кровотечение, которое может быть имеет место. Третье – срочно разыскать по телефону моего друга хирурга…
Остановив суету родных, заставил их действовать по намеченному плану. Меня осторожно освободили от одежды, дали внутрь обезболивающие сто граммов водки по моему требованию и поместили, полусидя на кровать. Вскоре подоспели вызванные коллеги со шприцами и наркотиками. Еще через какое-то время прибыл мой друг хирург. По дороге в клинику я понимал, что развитие травматического шока удалось предотвратить.
Потом была операция, несколько бессонных суток с жуткими болями, наркотики, паравертебральная спирт-новокаиновая блокада, да и многое другое, что вспоминать не хочется.
А потом пришел Новый год. Мне, естественно, как всякому врачу, доводилось проводить новогоднюю ночь в клинике, но как пациенту – впервые.
Правда, пациентом я был несколько необычным. В городе, где все это происходило, мое имя было довольно известным и среди врачей, и среди населения. Да еще журналисты “постарались”, сообщив в вечерней газете в рубрике происшествий о случившемся. И потому посетителей хватало, мягко говоря.
Через какое-то время коллеги стали приносить мне снимки и истории болезни своих больных на консультацию, чтобы не скучно было. Все остальные несли, как это у нас принято, плоды флоры и всех съедобных представителей плавающей, летающей, прыгающей и бегающей фауны в искусно кулинарно переработанном виде. Накануне Нового года, естественно, даров было столько, что в палате маленький журнальный столик заменили на большой. Но и на нем в последний день уходящего года образовалось несметное количество жареного, пареного, моченого, соленого и печеного. Достаточное, чтобы накормить все оставшееся не выписанным лежачее и ходячее, а также по несчастью обреченное дежурить “население” хирургической клиники. Была, естественно, и “контрабанда” в виде спрятанной под матрац бутылки шампанского. Короче говоря, подготовительная кампания к концу дня завершалась успешно. Единственно, что огорчало – это отсутствие моего лечащего доктора, которого вызвали куда-то в район оперировать больного. Но о нем мне хочется рассказать особо.
Будучи доктором наук, он заведовал хирургическим отделением областной больницы, которую разрастающийся столичный город, как огромная амеба, окружил кварталами своих жилых микрорайонов и промышленных зон. У столичной профессорской хирургической элиты он не пользовался почтением. Главным образом потому, что имел скверную привычку высказывать в глаза все, что думает. А также еще потому, что больные стремились, во что бы то ни стало, если им это удавалось, госпитализироваться для плановых операций не в расположенные в центре города хорошо оснащенные клиники, а в эту областную больницу на окраине. Молва о нем распространялась повсюду. В народе о нем ходили легенды, в основе которых были действительно имевшие место факты виртуозно проведенных операций у признанных безнадежными и иноперабельными больных, а также, как это часто бывает, чудесные сказки. Не каждому такое выпадает в жизни. Многие из них с юмором и смехом он рассказывал мне после операции, стараясь отвлечь от грустных размышлений о перспективе проведения новогодних праздников на больничной койке. И вообще мы с ним долго беседовали вечерами и по ночам, когда мне спать не давали боли, а ему некуда было спешить, поскольку очередной прооперированный больной выходил из наркоза под присмотром реаниматологов, а дом его был здесь, в этом хирургическом отделении. И все, работающие с ним, привыкшие к его “разносам”, к стремительному перемещению по отделению, подобно вихрю, к необычайно высокой требовательности, чего греха таить, матеркам в операционной и не только, были его семьей. Его настоящей и единственной семьей. Иногда на несколько часов он уезжал на своем видавшем виды “жигуленке” куда-то. Говорят, что у него где-то была больная сестра, о которой он тоже заботился…
Но жил он в этом хирургическом отделении. И жизнь его не делилась на будни и праздники, на ночь и день. Она измерялась другим измерением: операция – реанимация – выхаживание – перевязки – обход – операция. Это потом он стал несколько раз в год на свои деньги и на средства благодарных богатых пациентов арендовать театр и устраивать в нем благотворительные концерты, раздавать по их окончанию ветеранам всех войн, инвалидам и просто старикам конверты с небольшой суммой денег и гвоздикой. И потому в его кабинете в шкафу появились фрак, бабочка и дорогие туфли, которые стали смешно соседствовать со стоптанными тапочками и халатом. Но это было потом. А в тот вечер он умчался куда-то, где коллеги просили о помощи. Мне было грустно. Посетители кончились, лекарства выпиты, инъекции получены, потянулись последние часы перед Новым годом…
Часов в десять вечера после обхода дежурного врача я пошел в сестринскую и на “военном совете” мы решили поставить столы прямо в коридоре, а для лежачих сделать индивидуальные прикроватные мини-столы на подносах. Весь несметный запас провизии стал перемещаться из моей палаты на столы. Пропитанный хлоркой, йодом, антибиотиками и прочими гадостями воздух отделения стал облагораживаться духом гастрономическим. Стол получился на славу. Не хуже, чем домашний. Чего только на нем не было, но главной достопримечательностью его, несомненно, был запеченный гусь. Когда все уже было готово, и подтянулись кроме всех ходячих больных еще и свободные сестры из операционного блока и реанимации, мы решили начать проводы старого года. По этому случаю я из тайника извлек шампанское. Все стали сожалеть, что нет в доме хозяина. И, на тебе, вот и он!
Подсев к столу, он начал тут же сыпать рекомендациями о том, кому и чего нельзя. А глаза были уставшими и грустными. Я спросил его, что было в районе. Оказалось, ничего особенного, если за такое “не особенное” не принимать трехчасовую операцию у тяжелейшего больного с запущенным перитонитом.
Пошумев, повозмущавшись нарушением порядка, он сдался и все-таки разрешил налить по чуть-чуть в стаканы шампанского, чтобы надлежащим образом отправить старый год со всеми его напастями “в архив”. Подняли наши бокалы за этот тост. До Нового года оставалось еще десять минут. Начали раскладывать еду по тарелкам. И тут резкий звонок в дверь.
– Всем сидеть, я сам открою, – сказал он, будто какой-то пружиной подброшенный. И буквально через минуту возникший вновь, крикнул на бегу, застегивая халат. – Всей бригаде быстро в операционную, мыться на грудную, проникающее ранение…
Где-то в это время минутная и часовая стрелки сошлись на цифре двенадцать, но этого никто не заметил. Мгновенно стол опустел наполовину. Из врачей остался я один, да еще постовая медицинская сестра. Из углового окна коридора были видны осветившиеся окна операционного блока и вспыхнувшая в одном из них многоглазая бестеневая лампа. Там началась битва за жизнь человека. Настроение у всех было неважное. Каждый думал о чем-то своем. Там на освещенном ярким светом бестеневой лампы маленьком квадрате операционного поля сошелся клином мир для всех только что сидевших за этим столом, а теперь облаченных во все стерильное. Все находящееся за границами этого квадрата теперь перестало их волновать, потеряло прежнее значение и смысл. Только одно маленькое квадратное операционное поле с зияющей в центре раной. Одно на всех. И все они хотят теперь только одного, чтобы поскорее наступил тот момент, когда будет завязан последний кожный шов. Когда хирург повернется к столу спиной, снимет перчатки и первым пойдет размываться. Не важно, что он при этом скажет. Только “спасибо всем” или еще что-то добавит. Там сейчас вокруг стола стоят и делают каждый свое дело люди, которые научились друг друга понимать без слов. И реагировать только на операционное поле. Если ему так надо, пусть себе что-то бормочет, пусть матерится, если ему это помогает. Выйдя отсюда, они мгновенно обо всем забудут. Все друг другу простят. И никто не припомнит за сказанное сгоряча обидное слово. Здесь, в операционной останется все. Вместе с той бедой, которую, если даст Бог и получится, удастся отвести…
Я открыл бутылку шампанского, налил всем понемногу и предложил тост за удачу тем, кто в эту минуту в операционной. Под неслаженный перестук граненых больничных стаканов из открытой двери, расположенной напротив палаты, раздался хрипловатый голос старика-кавказца, рядом с которым неотлучно сидел на табурете уже какие сутки его сын:
– Налейте мне глоток вина. Я тоже хочу выпить за удачу для них…
Налили и отнесли ему. Молча все выпили. Каждый думал о чем-то своем, очень важном. Никто не вспомнил о том, что наступил Новый год. Еще долго все потихоньку что-то ели и почему-то говорили друг с другом тихо. Будто бы боялись спугнуть эту самую птицу – удачу, которая так нужна была не только тем, кто в операционном блоке, но и сидящим за празднично накрытым столом в коридоре хирургического отделения областной больницы. Потом, пообщавшись еще какое-то время, потихоньку стали расходиться по палатам. Никто не спал. Мы сидели в полной тишине за столом с медсестрой, и было отчетливо слышно, как ворочаются в кроватях и изредка вздыхают в палатах больные, да стучат висящие на стене часы…
Через несколько часов двери, за которыми длинный коридор вел в операционный блок, открылись и в пустующую палату покатили на каталке прооперированного больного. Подсев к столу, заведующий отделением, мой лечащий врач и мой друг, обыкновенно никогда не пивший спиртного, попросил налить ему чуть-чуть шампанского. За окном стала рассеиваться ночная темень, и уже угадывались контуры вершин заснеженных деревьев. Он откинулся на спинку диванчика и, прикрыв глаза, медленно пережевывал откушенный кусочек пирога. А потом уснул. Подошедшая операционная сестра заботливо укрыла его пледом. В коридоре было прохладно, а он был в одной тоненькой хирургической робе. В этом доме, в котором он прожил всю свою жизнь, привыкли укрывать его, когда он внезапно засыпал за столом или в кресле. И не будить до тех пор, пока сам не проснется или “скорая” не привезет больного. Я неосторожно подвинул на столе тарелку, и с нее соскользнула вилка, стукнувшись по стакану. Он открыл глаза, резким движением отбросил плед.
– Какого черта дали уснуть. Что с ним?
– Все нормально, пульс восемьдесят, давление сто десять на семьдесят, дыхание двадцать два, – сказала медсестра. – Шли бы спать. Мне стол убирать надо…
Начинался новый день нового девяносто четвертого года, если мне не изменяет память. А впрочем, можно посмотреть на выписке из истории болезни. Но стоит ли? У меня, Бог даст, это была последняя новогодняя ночь в качестве пациента, проведенная в хирургической клинике, а у него их будет еще очень много, если даст Бог. Он нашел свое жизненное счастье, где многие его не находят, а некоторые теряют.
В этом рассказе нет ничего придуманного. И не названо ни одно имя. Потому, что для всех, кто был в ту новогоднюю ночь в той областной больнице, – это не важно, это одна семья. Для тех, кто там не был, имена ничего не добавят. Но сколько еще таких семей в нашей неспокойной врачебной профессии, только одному Богу известно…
Врач Г. Алексеев