Эвтаназия – убийство или милосердие?

Дискуссии о возможности и целесообразности эйтаназии, не прекращаясь, время от времени выдвигаются в центр внимания средств массовой информации, политических, юридических и медицинских дискуссий – настолько тесно переплелись в этой трагедии вопросы прав человека, этики и обязанностей медицины и закона.
Эйтаназия была, есть и будет предметом этических и медицинских дискуссий. На первый взгляд это кажется странным: весьма конкретный вопрос вызывает такой мощный резонанс в самых разных слоях общества – вроде бы среди людей, напрямую никак не связанных с содержанием проблемы. Хотя, наверное, это вполне закономерно – в относительно стабильной экономической и политической ситуации людей начинают всерьез волновать несколько отвлеченные от повседневности вопросы – жизнь, смерть, достоинство. Мало того, они борются не только за права человека при жизни, но и за право прекратить ее, эту жизнь, по своему выбору, не вступая в противоречие с законом.
Отпечатки личностей, заболевших неизлечимой болезнью, их страдания и борьба сформировали у части средств массовой информации и у общественности определенное отношение к вопросу об эйтаназии, несколько, мы бы сказали, облагородив его. А закон на примере истории людей, которые хотели прекратить свои страдания, изображался этаким монстром, стремящимся продлить мучения человека.
Можно ли расценивать, как убийство, поступок человека, даже врача, который, убедившись в категоричности решения другого человека, мучительно страдающего от неизлечимой болезни, помог ему уйти из жизни наименее тяжелым и безболезненным путем? Однозначного ответа на этот вопрос нет и не может быть, каждый оценивает это по-своему. Именно поэтому так тяжело издать всеобъемлющий закон, что-то разрешающий и что-то категорически запрещающий.
У поэта Давида Самойлова есть пронзительные строки: “Надо готовиться к смерти так, как готовятся к жизни”. Но к жизни готовятся со школы, а о смерти вообще не принято думать. Смерть – это цена, которую каждый из нас должен заплатить за то, что жил. Она заложена в любом существе с момента рождения. Человек должен разумно принимать эту самую горькую из житейских истин, примириться с тем фактом, что смерть является неизбежным концом, завершающим жизненный цикл. Разумеется, естественно желание любого человека максимально отсрочить момент смерти.
Далеко не каждому судьба дает привилегию на легкую, без мук смерть. Особенно тяжело умирают больные раком и тяжелыми травмами. Но в целом это исключение. Природа практически не допускает ошибок. Она существует миллионы лет и нашла разумный способ ухода человека из жизни без тяжелых ощущений. Не вдаваясь в физиологические подробности, хотели бы сказать, что естественная смерть человека, как правило, легка, и в этом еще раз проявляется совершенство природы.
Каждый день в США умирают более 6 тысяч человек, и, несмотря на это, большинство людей относится к этому событию, как к чему-то совершенно исключительному. Впрочем, ничего удивительного здесь нет.
Еще в прошлом веке смерть была для людей как бы членом семьи. Старики умирали, окруженные своими детьми и внуками, и покойных вспоминали по их делам, а не по той болезни, которая унесла их в мир иной. Но все это резко изменилось с тех пор, как ученые научились искусственно продлевать отпущенный человеку срок жизни. Сегодня старики отправляются умирать в госпитали и медицинские центры. Люди считают, что ученые могут справиться с любым заболеванием. Многие пациенты настолько боятся смерти и так верят в медицину, что согласны на любое, самое сомнительное средство. Общество неизбежно должно понять: медицина не всесильна, и ее возможностям положен определенный предел. Когда настает час, человек должен примириться со смертью.
Разумеется, люди разные. Один борется за любую жизнь и не хочет уступить смерти ни года, ни дня, ни часа. Вспоминается больная М., 71 года, страдавшая нарастающей хронической сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточностью, распространенными отеками всего тела, в безнадежном состоянии проводившая мучительные ночи. Сидя в постели, подключенная к кислородному аппарату, она напоминала о необходимости сделать очередной укол камфоры... А другой – с болезнью, лечение которой возможно, – сам приближает свой конец. Просто у него отсутствует психологическая установка одолеть недуг. Не хватает воли сопротивляться его нарастающим симптомам. Постоянно стонет, жалуется. Он уже сдался, дух его умер.
Надежда и вера поставили на ноги не одного больного, вернули не одну улыбку, продолжили не одну жизнь. Смерть воистину не столь всесильна и страшна, как мы считаем. Смерть уязвима, даже если ей удалось погасить огонек жизни в тленном человеческом теле, сотворенном из материальной плоти.
В подтверждение хотел бы привести одну историю. Известный болгарский терапевт и педагог профессор Василь Моллов вместе со студентами проводил в клинике обход. Возле бледного, покрытого потом больного, который с трудом дышал, он остановился и присел на кровать. Больной был художником. Профессор, сосчитав пульс, спросил: “Господин художник, в каких галереях Европы вы бывали?” “В Цвингере и Лувре”, – с трудом ворочая языком, ответил больной. “А в Прадо были?” “О, господин профессор, это моя несбывшаяся мечта”. “В таком случае этим летом я приглашаю вас в Прадо”, – торжественно объявил профессор Моллов. Пока доктор рассказывал о залах музея, увешанных знаменитыми картинами, голова художника неестественно повернулась на подушке, раздался хрип. Но на лице умершего застыли не боль и печаль, а радость. Да, он умер счастливым. Тогда профессор Моллов поднялся, закрыл глаза покойного и глухо произнес: “Коллеги, я хотел вам показать, в чем состоит наш последний долг перед теми, кто уходит из жизни”.
В отличие от д-ра Геворкяна, мы не сторонники эйтаназии. Одна из главных функций врача состоит не в том, чтобы любой ценой продлить жизнь человека, и не в том, чтобы помочь ему быстрее умереть, но в том, чтобы облегчить его естественную смерть. Полагаем, что врач не имеет ни профессионального, ни морального права содействовать больному в совершении самоубийства, даже во имя милосердия. Невозможно до конца определить, насколько осознанно человек заявляет о желании умереть. И уж тем более принятие решения об эйтаназии не может быть прерогативой одного врача. Думается, что любые меры по легализации эйтаназии должны сочетаться с уверенностью, что больной приходит к такому выбору не вследствие неспособности общества обеспечить ему максимальную помощь, уход и заботу. Чем больше будет предложено больным средств для облегчения их страданий, тем меньше их выбор будет столь трагичен и однозначен.
Врачи:
Борис Нисензон, Иван Хорол,
Сан-Франциско

Дискуссия
Врач и смерть

Пока в редакционном портфеле нет авторских материалов по обсуждаемой проблеме, главному редактору можно воспользоваться ситуацией и опубликовать свою точку зрения. В последующем ему надлежит приоритетно публиковать полученные редакцией материалы.
На мой взгляд, единственно полезным в “деятельности” д-ра Геворкяна является то, что проводимые им эйтаназии, заставили нас не только думать, но и спорить по этой проблеме. Она стара, как мир. И до Геворкяна проводились эйтаназии. И сейчас они проводятся значительно чаще, чем становится известным. Врачу, для которого сохранение тайны больного является нравственным и правовым предписанием, технически не очень сложно скрыть проведенную эйтаназию. И провести ее можно настолько аккуратно, что ни у одного из присутствующих при этом людей не возникнет ни малейшего сомнения. Следовательно, обсуждая эту проблему, мы должны, прежде всего, и главным образом, иметь в виду формирование нравственного профессионального “табу”. И убеждать коллег не в наступающей правовой ответственности, а в нравственной несовместимости эйтаназии и философии врачевания.
Являясь категорическим противником эйтаназии и убежденным сторонником ее запрещения на уровне международного гуманитарного права, считаю, чрезвычайно важным публиковать и рассматривать аргументацию сторонников этого метода “помощи” человеку. Ничто не является более убедительным, чем слабость аргументов оппонентов.
Но не это является главным поводом для публикуемой статьи. Мне кажется, что в обсуждении проблемы эйтаназии, проявляется односторонний подход. Мы ведем дискуссию вокруг, так называемой, активной эйтаназии. Но существует еще и пассивная. И при этом, как мне кажется, на один случай активной эйтаназии приходится добрый десяток, если не больше пассивной эйтаназии.
Да, введение тяжело больному человеку со всевозможными ухищрениями и без оных вещества, останавливающего жизненные процессы, осуждаемо преобладающим числом врачей во всех странах. А не введение препарата, который может продлить жизнь? Сознательное не введение. По предварительной договоренности с больным, с его родственниками, по собственному решению. Это не эйтаназия? Думаю, что в профессиональной аудитории является излишним перечисление ситуаций, заболеваний и лекарственных средств, которыми очерчивается довольно широкое поле пассивной эйтаназии. Но пока мы не обсуждаем эту часть проблемы, которая, на мой взгляд, является более значительной, чем активная эйтаназия. И не только по частоте ее проведения, но и по причине завуалированности нравственного Рубикона. Врач, выполнивший пассивную эйтаназию, является, по сути, преступником, но не убийцей в примитивном понимании и собственном оправдательном мышлении. Он сократил мучения безнадежного больного на день, месяц, год, не применяя для этого ни сильнодействующего средства, ни яда, ни специального приема. Он не предпринял ничего, чтобы ускорить конец. Но он не предпринял того, что могло продлить жизнь. А вот это еще требуется доказать. К тому же это должно быть достоверно подтверждено. И требуется установить преднамеренность. Все это и установить, и доказать значительно сложнее, чем подтвердить факт активной эйтаназии.
Одним из символов медицины является посох. Я воспринимаю этот символ как философскую медицинскую максиму: больной имеет право терять надежду и веру, а врач – никогда. И потому он является для больного не только телесным целителем, но и духовным наставником в критическую минуту. В этой ситуации, хотим мы того, или нет, врач становится символом и источником веры, своего рода священником. История знает немало примеров, когда в самых безнадежных ситуациях происходило трудно объяснимое с позиций наших довольно ограниченных знаний выздоровление больных. При этом история умалчивает о том, какую роль
играл врач. Думаю, что ведущую.
Профессор Г. А. Комаров