С благословения Н. И. Пирогова в России появились медицинские сестры

Великий человек велик во всем. Поэтому к историческому наследию Николая Ивановича Пирогова относят не только его научные открытия и труды, но и обширную личную переписку.

Мы предлагаем читателям “Врачебной Газеты” этот превосходный образец творения истинного мудреца и делового человека, в котором запечатлены факты из истории учреждения Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, а также мысли о женском участии в общественной жизни страны.

Письмо к баронессе Э. Ф. Раден
с. Вишня, Винница. 1876. Февраля 27
Многоуважаемый друг! Вы затронули струны старой разбитой скрипки, так не смущайтесь же разладицей ее звуков. Я себя причисляю уже к прошедшему и потому не могу судить о нем объективно: настоящее, в котором я доживаю свои дни, мне, конечно, тоже не безразлично, но только я не могу анализировать его с той точки зрения, с которой судит о нем нынешнее поколение. Мои воспоминания принуждают меня сравнивать прошедшее с настоящим, и при этом в моем уме сталкивается целый рой идей самых противоположных. Вот почему прошу вас не обвинять меня, если мое письмо покажется вам неудобопонятным изложением противоречий, переплетенных в моих мыслях. В этих листах вы прочтете также несколько очерков моих субъективных мнений, и вместо ожидаемых от меня и интересующих вас исторических воспоминаний, найдете только одну смесь пережитых идей и суждений, которые вас нимало не интересуют. Я в этом не виноват, как уже сказал: я должен, malgre moi, поделиться с вами всеми чувствами, которые дорогие воспоминания выманивают из глубины моей души. Впрочем, вы еще получите (конечно, не через почту) некоторые отрывки достоверных документов, которые могут быть полезны в составлении истории. Сын мой1 в скором времени отправляется в Петербург, и я ему поручил передать вам лично эти документы. Меж ними некоторые от вас самих, с собственноручными письмами покойной великой княгини. Содержание последних, если противопоставить с ними мои письма от 1854–1855 гг. (которые вы легко отыщите в своих бумагах), может, без сомнения, сильно способствовать для изображения истории “Общества сестер милосердия”.

Подвиги таких монархов, как наши Петр, Екатерина, оба Александра, до того величественны и объемисты, что не нуждаются в похвалах. Но действия нашей незабвенной великой княгини таковы, что их и можно и должно прославить. Но зато биографу ее тем более следует остерегаться, чтобы не написать ее истории в виде панегирика. Иногда так бываешь ослеплен блестящим результатом человеческих действий, что чересчур легко относишься к самой человеческой природе их совершителя, а эта сторона именно и есть самая поучительная и привлекательная для нас. Идеальность получает еще более рельефа, когда раскрывает неизбежные во всяком деле ошибки и слабости. Даже в глубокой идее нашей религии человечество служит основанием Божественного Искупителя...

И наши раскольники, предлагая свой вопрос: “Коего духа человек сей?” – очевидно, стараются разрешить великую задачу познания человека. По-моему, и всякий биограф, приступая к своему делу, тоже обязывается прежде всего разрешить себе этот самый вопрос. Прежде всего, следует ему ознакомить нас с личным воззрением на жизнь описываемой им особы и исполнить это сколь возможно ясно и искренно, и уже этим способом дать нам понять и его собственное мировоззрение или понимание жизни.

Я не пишу биографии, а между тем куча мыслей насчет этого важного вопроса так невольно и наполняет мне голову. Современное мировоззрение, насколько я могу его изучить, бывает четырех родов: либо оно рациональное, либо чисто формальное, нередко и легкомысленное, но более или менее мистическое. В большинстве случаев можно убедиться, что один род воззрения переходит в другой, и притом наши суждения часто изменяются в течение жизни. Чисто рациональное мировоззрение редко встречается, особенно среди женщин (может быть, к счастью), но к несчастью, два других рода (формальный и легкомысленный) берут у них верх. Мистический элемент всасывается отчасти во всевозможные мировоззрения, потому что он пустил глубокие корни в наших душах, и самые крупные силы анализирующего рассудка не в состоянии вымолвить нам последнее слово великой загадки. Современный реализм ни к чему нас не приводит своей тощей пустотой. Он убеждает только игнорировать неисповедимое, а современный спиритизм доказывает ему в то же время, что мы, т. е. род людской, вовсе даже и не чувствуем призвания к реальной философии. Мистицизм для нас совершенно необходим: это одна из естественных потребностей жизни. Все нас окружающее, по своему существу, неисповедимо и мистично. Если мы не довольствуемся одним fait accompli, то наше я объективно в отношении нас самих, а мир, как целое, мистичен. Гегель признавал мистицизм и в безгласных животных. То ежедневное явление, которое, однако, играет такую важную роль в делах жизни, известное под названием “случай”, тоже содержит в себе значительную долю мистицизма. Наконец, и основания всякого в нас религиозного чувства не есть ли ясное стремление к тому же мистицизму?

Если бы пришлось мне теперь решить, к которой из четырех категорий принадлежало мировоззрение нашей покойной великой княгини, то я бы причислил ее к умеренно рациональному. Ничто не внушало мне столько уважения, как основательность и строгость ее воззрений, что как известно, очень редко можно встретить в высшей сфере общества. Наша покойная великая княгиня не смотрела на жизнь, как на цель наслаждения, блеска и почестей. Она смотрела на жизнь, как на причину, вызывающую живущего на деятельность и на исполнение долга. Дух мистицизма же высказывается, как всегда, в этой же именно строгости воззрений.

– Грустно, – говорила она мне однажды, – что мы не можем иметь ясного понятия о нашем загробном существовании.

– Да именно это стремление постичь непостижимое через ясное изображение и доказывает сильную борьбу мистического элемента нашего духа с рациональным мировоззрением.

– Так бы хотелось знать, – продолжала она потом, – как выскажется наша индивидуальность по смерти нашей?

И я в то время имел наглость думать, что могу разрешить ее неразрешимый вопрос:

– Если нам покажется понятным, – отвечал я, – что атомы могут проникать сквозь грубую оболочку относительно другой материи мирского эфира, то позволительно полагать, что и для нас предназначено некое свойство, которое утонченнее самого эфира. И тогда мы можем принять за правдоподобное и ту идею, что это сверхэфирное свойство уже и здесь есть интегрированная часть нашего бытия. Оно и сохранит нам индивидуальность даже и по разрушении грубой оболочки тела.

Как видно, я был в то время полуспиритом.

При рациональном мировоззрении нашей великой княгини, основание устроенного ею “Общества сестер” не могло выйти ничем другим, как рациональным. Главным двигателем этого учреждения было желание ее принести практическую, неоспоримую пользу для блага отечества. Понятно, что она старалась, по примеру католических и протестантских основателей, дать своему учреждению вид и направление религиозные. Успех в этом зависел не от нее. Никто на свете не в состоянии внушить своему творчеству другой дух чем тот, которым одушевлен сам творящий. Религиозный вид был дан, но не был внушен тот религиозно-мистический дух, который так непоколебимо действовал и управлял в древних католических учреждениях.

Протестантское спокойствие и любовь к порядку также не могли быть нам внушены. Наша православная церковь (не вера) сильно проникнута позитивизмом и формальностью: наше мировоззрение, большей частью, также до того формально и к тому же до того легкомысленно, что нет у нас достаточно духовной силы, чтобы проникнуться мистично-религиозным элементом и на нем основывать и строить дело. Оттого все религиозное направление Крестовоздвиженской общины с самого начала было слабо и шатко. Я это вскоре заметил, когда принял на себя управление “Обществом”, тотчас по его учреждении во время осады Севастополя. Только спустя некоторое время, по вступлении блаженной памяти Хитрово, мог я убедиться в возможности ввести и в наших учреждениях известную долю религиозного элемента, без того, чтобы это не причинило ущерба практическим тенденциям и деятельности.

При всей строгости своих воззрений, наша великая княгиня обладала качеством, неоценимым в нашей стране. Она понимала, или, вернее, она не разучилась уважать человечество.

Величие подвигов таких властелинов, как Петр, Фридрих II, Наполеон и другие, отнимает у нас право осуждать в них их неуважение к достоинству человеческой личности, но тем более мы обязаны ценить и восхвалять чувства такого уважения к человеку в людях высокостоящих и призванных к общественной деятельности в широком масштабе. На высоте непременно требуются благородное спокойствие ума и человекоуважение. Это чувство приносит деятелю успех и призывает благословение на его предприятия. Учение, данное нам Христом: “То, что сотворишь твоему ближнему, то сотворил ты Мне”, содержит в себе не только идею любви, но и уважение к божественной стороне человеческого существования. Мы, конечно, сознаем, что можем любить без уважения и можем уважать без любви. Но подобная любовь и такое уважение – более органические (чувственны), чем духовные чувства. Евангелие не этого требует от нас. Испытано и доказано, что те дела успешные, где люди, служащие орудиями их исполнения, не представляют собой существ без воли и мышления, существ, которые обязаны только слепо подчиняться высшей власти. Нельзя не сожалеть, однако, что при этом гуманном воззрении на человеческое достоинство, уважением иногда пользуются и недостойные. Человеческая природа более склонна к оптимизму, нежели к противоположному, и поэтому лицемеру часто не трудно бывает обмануть людей своим наружным благочестием. А между тем промахи и ошибки в этом роде сильно оскорбляют нежное чувство благородной души и вредят самому делу. То же случилось и в предприятии великой княгини. Не трудно было заметить глубокую тоску и расстройство ее чувствительного сердца при неудачном выборе или назначении лиц в общине. Мы знаем, каково было ее огорчение при первом выборе сестер, где оказались многие промахи. Чем более мы что-то уважаем, тем сильнее боимся потерять это уважение и тем обиднее чувствуем всякий обман.

Неудивительно, что иногда благородная и уважающая человечество душа, после частых разочарований, и сама гибнет вместе с телом.

Еще одним, не менее ценным душевным качеством обладала наша покойная княгиня. Она высоко уважала знание, искусство и науку. Это уважение не было чем-нибудь представляемым для подражания или моды, но искреннее, сознательное, добытое культурностью и настоящим образованием, и потому оно было столь плодотворно и благословенно. Всякий научно образованный человек мог иметь к ней открытый доступ и непременно чувствовал на себе привлекательную и возбуждающую силу ее ума. Как небесная планета, так и ум нуждается в особой, родной ему атмосфере, и кто приближается к настоящему уму, тот чувствует его близость и его влияние.

Уже прошло 30 лет с тех пор, как я, совершив научное путешествие по Кавказу (1847 г.), в первый раз получил приглашение к великой княгине, но впечатление моего первого с ней свидания еще так живо, как будто бы это случилось вчера. Никогда не забуду, в каком душевном расстройстве я тогда предстал перед ней, почти немедленно после официальной аудиенции у военного министра, где получил незаслуженный выговор. Утомленный мучительными трудами, в нервном возбуждении от результата своих испытаний на поле битвы, я велел о себе доложить военному министру почти тотчас по своем приезде и не обратил внимания, в каком платье я к нему явился. За это я должен был выслушать резкий выговор насчет моего нерадения к установленной форме от г. Анненкова (тогдашнего главы медико-хирургической академии). Я так был рассержен, что со мной приключился истерический припадок (со слезами и рыданиями; я теперь сознаюсь в своей слабости). После этой выходки я твердо решился подать в отставку и проститься с академией. Но аудиенция у великой княгини возвратила мне бодрость духа и так меня успокоила, что я не обратил более никакого внимания на это отсутствие такта в моем начальстве. Великая княгиня выразила мне своей любознательностью и уважением к знанию то, что выразить следовало бы главе научного заведения. Она входила во все подробности моих занятий на Кавказе, интересовалась различными результатами анестезии на поле сражения (анестезия в то время мною первым была введена на практике). Словом, общение великой княгини со мною было таково, что я устыдился своей минутной слабости. Убежденный, что около трона я найду лучших судей, одаренных большим пониманием, я рассудил, что мне следует смотреть на бестактность моего начальства, как на своевольную грубость лакеев. Это сравнение и этот вывод до сих пор крепко засели в моей памяти, равно как и глубокое уважение к благородному мировоззрению великой княгини.

Второй раз пришлось мне явиться перед ее высочеством в ту незабвенную эпоху, когда каждое сердце в Петербурге билось сильнее и тревожнее, ожидая результата битвы при Инкермане. Уже за несколько недель перед этим я объявил себя готовым употребить все свои силы и познания для пользы армии на боевом поле. Просьба моя давно была подана, но все ходила по инстанциям начальства. Я начинал уже отчаиваться в успехе, как вдруг получил приглашение к великой княгине. К большой моей радости она мне тотчас объявила, что взяла на свою ответственность разрешить мою просьбу. Тут она мне объяснила свой гигантский план – основать организованную женскую помощь больным и раненым на поле битвы, и предложила мне самому избрать медицинский персонал и взять управление всего дела.

Никогда более не видел я великую княгиню в таком тревожном состоянии духа, как в тот день, в эту для меня памятную аудиенцию. Со слезами на глазах и с разгоревшимся лицом, она несколько раз вскакивала со своего места, как будто бессознательно, прохаживалась большими шагами взад и вперед по комнате и говорила громким голосом:

И зачем вы ранее не обратились ко мне! Давно бы уже ваше желание быть полезным на поле битвы было исполнено! И мой план тогда также давно бы состоялся... Ступайте же и как можно скорее приготовьтесь к отъезду. Время терять не следует. На днях, быть может, опять произойдет большая битва. Прощайте... или нет... подождите... я еще что-то хочу вам сказать насчет организации моей общины... или нет... зайдите-ка лучше завтра ко мне, в этот же час... До свидания!

Е. Злодеева (продолжение следует)

1 Владимир Николаевич Пирогов.